Слежка, угрозы, яд

Люди, которые знают меня давно, недоумевают, почему я, которая так активно бросалась и бросается защищать чужие интересы, докопаться до истины, выявить всех виновных и добиться решения вопроса, «так пассивна в расследовании собственной проблемы. Уж не устала ли я? Уж не выгорела».

Устала. Выгорела. Но дело не в этом. Дело в том, что я боюсь.
С 2018 года боюсь.

Осенью 2017 три наши собаки отравились Бродифакумом. Это антикоагулянт нового поколения, которым травят крыс. Заманчивые смертельные гранулы нежно-голубого или розового цвета рассыпаются в подъездах, раздаются бесплатно в деревнях для борьбы с полевыми мышами.

В тот год полёвки плодились как никогда. Ушийцы распылили Бродифакум на своих полях и огородах (хотя по закону сделать это должен специальный человек в специальной одежде, и яд запрещено хранить в домах ).

У нас нет забора. Наши собаки свободно бегали по полям. Зная это, сельчане, тем не менее, не предупредили о том, что собираются использовать яд. Как сказал один из их, «собаки не дураки, чтобы есть яд».

Дураки. И не только собаки. Детей тоже манят разноцветные гранулы, зафиксированы случаи отравления.

Три наших собаки съели Бродифакум. Микки Мук, Маша и Мохирик. Микки и Машу вытащили с того света. А Мохирик - принцесса, всеобщая любимица, терапевт от бога Мохирик... Наш ветеринар, горячо её любивший, оставил в свой день рождения гостей и провёл с ней ночь в клинике.

Каждые полчаса он умолял позволить ему усыпить Мохирик, которая мучалась. Но я из Уши и Анна Ж. из Германии истерично уговаривали его на новые попытки.

В 17.00 следующего дня я получила от ветеринара пустое сообщение на телефон и сразу поняла, что оно значит. Мохирик не удалось спасти.

Мы перестали выпускать собак одних. Только на поводке, только под строгим присмотром.

Весной 2018 мы стали выпускать Муму, единственного из наших собак, который уже был в Уши, когда мы приехали сюда, всю жизнь жил на свободе и день за днём чах в неволе. Про это невероятное создание я когда-нибудь обязательно напишу. Его в Уши любили все, даже те, кто не любил собак. Именно из-за него мы купили землю в Уши, а не где-то ещё.

Муму был символом «Кентавра». Муму умер в клинике, у меня на руках. Умирал страшно. Заключение: отравление антикоагулянтом.

Если бы не тогдашние чудесные волонтёры, остальные собаки тоже умерли бы. От голода. Целый месяц я сидела и смотрела в стену, выкуривая один Чибух за другим, а они занимались собаками.

Отцеплялась я от стены только когда приходил участковый, так как я подала в полицию - ведь жители Уши божились, что перестали рассыпать яд и вообще, маленькое расследование показало, что в Уши не отравилась больше ни одна чужая собака.

Участковый уговаривал меня закрыть дело - «Как брат сестру прошу, обратись по любому другому делу, и я лично тебе помогу. Но собака... Она хоть дорогая была?».

Тихим голосом (на громкий у меня ещё долго не будет сил) я сказала участковому, что если он сейчас же не покинет мой дом, я могу поддаться искушению и пырнуть его виллами. Видимо, выглядела я убедительно: участковый перекрестился и попятился к двери.

Дело в итоге, конечно же, закрыли - «за неимением улик».

До закрытия ко мне приходили каргин парни из деревни и объясняли как плохо я поступила по их «чотким понятам» и за глаза стали обзывать «горц твох» (стукач). А это прямо с,ертельный грех и смертельное оскорбление в Уши.

С помощью друзей мы собрали средства и огородили собачий дворик. Свободный доступ собакам в их любимые поля закрылся. Собаки грустили, но другого выхода не было.

Июньским вечером 2018 г. Бимок отказался от еды и вёл себя так словами необъяснимо странно, что мы помчались с ним в клинику. Спасти Бимка пытались два ветеринара, до 4.00 утра.

История ужансой смерти Бимка от крысиного яда и наших мытарств по полицейским участкам и лабораториям описана в статье Калемона «Когда не сворачивается кровь». Линк не буду ставить, всё равно не прочтёте. Даже если начнёте, до конца не дойдёте, и я вас пойму.

Лето 2018. Бархат шёл полным ходом, в полиции начальники менялись быстрее, чем успевали доехать до работы, полицейским был выдан негласный приказ усиленно изображать сочувствие к гражданам и всеми силами притворяться, что работают они на износ, лишь бы наши проблемы побыстрее решились.

Мучились мы в полиции целый год. Заставляли их работать, делали за них расследование, доказывали, что случайности на этот раз уже не может быть: Бим не выходил из дворика, яд подбросили через стену - в отместку за то, что я тогда пошла в полицию из-за Муму. Именно после этого отношения с сельчанами, особенно с мужской его половиной, резко испортились.

Я сказала следователю, что у меня нет подозреваемых (я, правда, не могла представить себе чудовища, способного на это), но назвала всех людей - пастухов, огородников, - кто постоянно проходил или проезжал мимо нашего дома. В надежде, что испугавшись полиции, они выдадут, если видели что или кого. Попросила следователя не говорить им, что я на них навела, а типа он просто всех опрашивает.

Следователь рассказал всем без исключения, кто назвал их имена. Не знаю почему, не могу придумать.

Зимой Фёдор уехал во Францию на 21 день, я осталась в Уши одна. Почти каждую ночь приезжали машины. Медленно подъезжали к нашей дороге, останавливались возле нашего дома на полчаса и ехали дальше. Без обычной громкой музыки, без разговоров. Как молчаливые призраки.

Ровно в 4.00 утра раздавался звонок на мой телефон. С закрытого номера. Звонивший тяжело дышал в трубку. Я пошла в Вива селл, рассказала ситуацию, умоляла выдать мне список моих звонков, но даже полиции не удалось получить его.

Три дня за мной от Еревана до Уши следовала машина. Чёрная Ауди, с тонированными стёклами и без номеров. Первые два дня доезжала до супермаркета на трассе, где я сворачивала в Уши и поворачивала обратно.

На третий день машина завернула за мной в деревню. Медленно и беззвучно поднималась по дороге. Было за полночь, деревня утопала во тьме и безлюдье, и мне было страшно.

Наконец я заметила свет в одном из окон встречного дома. Остановилась и нажала на клаксон. Потом ещё и ещё. Из дома выбежал мужчина. Ауди развернулась и уехала.

Больше я эту машину не видела. Стоит ли говорить, что я не спала ночью вообще? Закрывала конюшню на замок, проверяла вольеры несколько раз за ночь, перенесла виллы и серп из конюшни домой, купила большой кухонный нож.

Через несколько месяцев это вылилось в синдром тревожности, сильный невроз, панические атаки, испробование разных способов, принимание нейролептиков и кое-чего похуже, просто вычёркивание 1.5 лет из моей жизни.

Почему я так «на себя не похоже» пассивная сейчас? Потому что я боюсь. Ведь моего нежного снежного мальчика Бимка отравили за то, что я посмела заявить в полицию.

Я подала на тех уродов, что перекрывают нам воду, в полицию. Вместе с чудесной Элиной мы обращаемся в разные инстанции, делаем свои расследования и пытаемся привлечь что «Веолию», что оханаванцев, которые хотят всю воду себе, к ответу.

Но я боюсь. Меня трясёт от малейшего шума ночью, от любого лая собак, вернулись панические атаки и тревожность. Потому что эти люди никогда не придут к нам «с честным боем», а ударят по слабому месту: нашим животным.

Полное вовлечение Элины в нашу водную проблему добавило, конечно, чувства ответственности и убавило мою пассивность. Мы пойдём до конца, разумеется пойдём. Но, пожалуйста, не задавайте мне больше вопросов, почему я не делала/делаю то или это? Потому что мне требуются неимоверные усилия, чтобы каждый раз переступить через свой страх за наших животных. Которых ни одна полиция не защитит.

Мохирик, Муму, Бимок - те, которых больше нет.